Все мои воспоминания военного детства связаны с детским садом. На Баку не упала ни одна бомба. Боевые действия шли где-то в стороне.

Мы, шестилетние детсадовцы, жили своей особой жизнью. Радовались вкусной еде, редким зелёным деревьям в сквере около военного госпиталя. Под руководством воспитателей готовили самодеятельные программы и выступали перед раненными бойцами. А ещё видели пленных немцев на лесопилке. Они там работали под конвоем. Иногда сквозь дыры в заборе, затянутые колючей проволокой, немцы просили у прохожих кусочек хлеба.

Я запомнила один летний день, когда с моей очень красивой мамой шла я из детского сада домой. На маму оглядывались — нравилась её большая белая шляпа, элегантный костюм. Я же, худенькая девчушка в сарафанчике, крутилась, доставала из своей маленькой сумочки печёную айву, которую нам дали на полдник. Мама не разрешала есть её на улице, говорила: «Съешь дома, когда помоешь руки».

Вот и лесопилка... За забором высокий немец курит и просит хлеба. Увидев мою маму, он изменился в лице, что-то залопотал по-русски. Видимо, говорил комплименты, но хлеба всё равно попросил. Мама отломила ему большую чёрную горбушку. Хлеб мы получали по карточкам, и его было не так много. Немец протянул через колючую проволоку руку, всю в ссадинах и занозах, взял хлеб и спрятал за пазуху под старую выцветшую гимнастерку. Поблагодарил уже на своём языке и поманил меня пальцем поближе. Я подошла и увидела, как на ладони у него сверкнули голубым пламенем маленькие серёжки. Может это была бирюза или просто подделка — стеклянные камешки. Я не знала. Девочки тогда серёжки не носили, но я робко протянула руку взяла красивую вещицу.

Сильный удар по руке застал меня врасплох, и голубые камешки, упав на землю, смешались с опилками, черными от мазута. — От кого берете?!- возле нас стояла сердитая женщина в панаме. — От гада нерястрелянного, убийцы. Хлебушком их, паразитов, кормите-жалость, видите ли, их одолела. А ты получше бы рассмотрела, — наседала женщина на растерявшуюся маму, — может на серёжках этих кровь ещё не смыта! Живьем, паразиты, у наших женщин из ушей вырывали! Что уставилась на меня? Сама вон какая гладкая. Видно война-то тебя крылышком своим черным не касалась! Ты лучше хлебушка-то лишний кусочек мне отдай. У меня трое дома голодных. А ему, гаду немецкому, от меня подарочек! Женщина плюнула в проём забора и попала плевком немцу на гимнастерку. Тот жалко как-то улыбнулся, вытер плевок и, согнувшись, стал уходить вглубь двора, за сложенные бревна.

— А ну, отойти от забора! — это орал подошедший охранник с автоматом. — Разбаловали их тут, понимаешь... Вместо того, чтоб норму выполнять, они свистульки всякие мастерят. Отойди, я сказал — стрелять буду!

Мать рванула меня за руку и потащила. Я уже ревела, видя, как тетка в панаме затаптывает в грязь блестящие сережки и плюет уже на землю, посылая проклятья неизвестно кому.

...Больше мы никогда не подходили к лесопилке. Шли окружным путем, да и родители запретили мне бегать по вечерам, глазеть в щелку забора на пленных. Шел четвертый год войны.